как только, так сразу!

говорят, что после таких событий начинается то ли блюз, то ли суицид,
то есть ты с полным чувством и совершенной отдачей должен познать - где у тебя болит.
что у тебя болит.
зачем у тебя болит [ц.]

   К этому просто нужно было привыкнуть. Так думала Кларк, морщась и пряча глаза от назойливого лучика света, что проникал сквозь плохо задернутый полог ее палатки. На ковчеге такого и в помине быть не могло. Это просто нужно было осознать. Не вздрагивать от каждого шороха, что был слышен где-то за пределами. Пытаясь провалиться в долгожданный и спасительный сон, желательно без сновидений. Но, все еще вскакивая посередине ночи от очередного крика или смеха, проклиная загулявшего подростка, или просто тревожного сна, девушка не могла осознать, где находится. Просто не узнавала своей одиночной камеры, в которой, по факту, никогда не была одна. С ней всегда были мысли и голоса, что прятались где-то по углам, дожидаясь своего законного времени суток – ночи. Когда девушка не могла уснуть, ворочаясь на неудобной кровати с бока на бок, подложив под голову собственную руку.  А потом, захлебываясь этим отчаяньем, паникой и всепоглощающим ужасом, куталась в накинутую сверху куртку, приходила в себя. Дышала равномерно, напевая себе под нос знакомый мотив песенки, чьи слова давно стерлись из памяти. Пыталась успокоить нервно бьющееся сердце, готовое вывернуть грудную клетку и вспоминала. Вспоминала, что на Земле не так уж плохо и больше не приходится ждать очередного обхода, где охранник, смотря на тебя как на человека третьего сорта, грубо попросит встать к стене.
   Где, если встать пораньше, можно наблюдать, как солнечный диск поднимается из-за деревьев, освещая все вокруг. Ровно столько, сколько может ухватить взор и дальше, в бескрайние дали. Определенно к этому можно было слишком быстро привыкнуть. К хорошему всегда привыкаешь быстро. Стоять во влажной от росы траве, чувствуя, как намокают ноги, но совершенно не печалиться, лишь дышать полной грудью, медленно и глубоко, чувствуя, как каждая клеточка наполняется живительным кислородом, до краев. Дышать до головокружения. Пожалуй, блондинка не раз, украдкой, заставала своих соплеменников за этим делом. Когда они просто замерши разглядывали очередную ветку дерева, травинку или причудливый листок. В такие моменты, Кларк, все чаще ловила себя на мысли, что сотня, сброшенная на землю, в первую очередь, дети, не видевшие ничего кроме железных стен Ковчега, где-то нищеты и разбоя, а потом и одиноких холодных камер, и осознания, что они навсегда утеряны для общества. Ведь не зря в последний год , каждую казнь производили спустя пару часов, после пересмотра дела. Им просто не давали второго шанса.
   Впрочем, даже наличие или отсутствие этого самого, второго, шанса, было чем-то незначительным здесь, на Земле. Где утро встречало ребят попытками отогреться, сидя в кругу около костра, забывая вчерашние распри ровно до того момента, когда приходилось начинать что-то делать.  Гриффин же ловила себя на мысли, что так продолжаться не может. Непривыкшие спать на холодной Земле, и в полевых условиях, ребята могли быстро подхватить банальную простуду, от которой у них, естественно не было лекарств. Кларк в очередной раз проклинала каждого члена Совета и всех вместе, не стесняясь выражений, когда приходилось греть озябшие руки о пламя костра, что обжигало кончики пальцев. Ковчег не позаботился о том, чтобы дать с собой, идущим на верную смерть, детям, что-то большее, чем старый челнок столетней давности с испорченной системой связи, на котором они, собственно, прилетели.
   На самом деле ее об этом никто не просит. От слова совсем. Ее вообще тут не особо жалуют. Но неприятное чувство ответственности за этих ребят  сворачивается в тугой узел, где-то  внутри вызывая нервную дрожь по всему телу. В голове крутятся  противные мысли, что она тут даже не самая старшая, но в очередной раз, краем уха слушая «вдохновляющую» речь Беллами, она соглашается сама с собой, что, похоже, самая ответственная и рациональная. Понимающая. Что в итоге им придется что-то делать ради своего выживания, а не просто следовать заражающему чувству свободы. Читая между строк - вседозволенности. Девушка обреченно качает головой, плотно сжимая губы, в попытке удержать себя от порыва грубо оборвать самопровозглашенного лидера, и с улыбкой подает какой-то девушке стакан с теплой водой, единственное, что сейчас может предложить промерзшей до костей особе, Гриффин. За что себя тихо ненавидит.
   Она в очередной раз думает о том, что земляне выживали тут не один год и даже не одно десятилетие, справляясь со всеми болезнями знакомыми и незнакомыми когда-то человечеству. Кларк непроизвольно подкидывает ветки в разгоревшийся костер, откидывая с лица светлую прядь, принимая простое для себя решение. Завтра на рассвете отправиться за теми водорослями, что удалось извлечь из той каменистой речушки в нескольких часах ходьбы от лагеря. По крайней мере – это, пока, единственное известное лекарство, на этой Земле.

Утро наступает слишком быстро.

   Если бы у нее спросили: почему именно Октавия? Гриффин бы на мгновение растерялась, осматривая их небольшой лагерь в поисках знакомого силуэта девчонки с копной каштановых волос, как будто это помогло бы ответить на поставленный вопрос. От Октавии за несколько метров веяло азартом и жаждой приключений, желанием быть полезной, хотя, сама девушка вряд ли бы себе в этом призналась. Кларк же пожав хрупкими плечами ответила бы просто: а почему не она? И никто бы не смел упрекнуть девушку в дурном тоне, и том, что отвечать вопросом на вопрос не культурно. Просто потому, что никому не было бы до этого дела.
Но если бы Гриффин всерьез  задумалась над этим вопросом, почему же в спутниках на сегодня младшая Блейк? Закусывая щеку изнутри и хмурясь, пытаясь понять свои мотивы, возможно, пришло бы осознание, что с Октавией не нужно говорить по душам. Не то, чтобы Гриффин не любила подобных разговоров, просто девушке было искренне наплевать, за что же умницу, красавицу и просто дочь члена совета отправили на Землю умирать. Младшая Блейк по умолчанию не переносила правильную Гриффин, по крайней мере именно так думала последняя. И уж точно Октавия не была Финном, который всеми силами пытался вытянуть из девушки всю возможную информацию. А вот для чего? Гриффин старалась не задумываться о подобном, отвечая все чаще сухо и односложно, борясь с желанием бросить грубое, что это не его не касается.
   И уж точно Октавия не была сыном канцлера, что скрылся в своей палатке еще в момент, когда Кларк начала свои сборы. Прихрамывая на одну ногу и опустив плечи, после очередного, довольно грубого, отказа самой девушки от его помощи. Она в ней не нуждалась, тем более его. Уэллс и без того одним своим видом бредил еле затянувшиеся душевные раны, а подвергать себя очередной многочасовой пытке, Гриффин не имела никакого желания, по сему Октавия была идеальным спутником, при этом умудрялась не раздражать как ее старший брат, и, если хотела, была вполне милой девушкой, с которой было приятно молчать. Чаще всего молчать.
- Шевелись Октавия, иначе уйду без тебя, - ее голос резкий, немного хриплый, еще не отошедший  после сна, совершенно незнакомый. Точнее, неузнаваемый, даже самой девушкой. В ее голосе переливами плохо скрытое недовольство и тон, не терпящий никаких возражений. Кто-то мог бы сказать, что Кларк буквально жаждет грубости в ответ, если бы саму девушку это  хоть чуть-чуть волновало.  Ее и так здесь не особо жалуют, поэтому, какая разница? В планах Кларк нет пункта - дождаться задержавшуюся сзади Октавию. Возможно потому, что там просто не вписано имя Октавии вовсе? Гриффин перехватывает удобней шлейку походного рюкзака, в который, самолично, уложила карту и веревку, а еще флягу с водой, что стащила из общей кучи, под неодобрительный взгляд какого-то паренька. Втягивая через нос влажный лесной воздух, что пропах сырой листвой и хвоей, она переступает очередной корень и  направляется все дальше в чащу. У Гриффин всего одно правило, кому нужно – тот догонит. У нее в целях на сегодня вернуться в лагерь с чем-то полезным. Уже нет никаких сил смотреть на потерянные взгляды ребят, что те пытаются скрыть.

Иногда один телефонный звонок меняет всю ситуацию.
Впрочем, и не раздавшийся телефонный звонок тоже меняет многое.

И как не щурься, не видно края и конца, лишь бесконечный горизонт. Здесь словами гладят, убивают, возвращают пульс и выбивают из легких смысл жизни, из глаз - блеск. Пустые китайские болванчики, собачки, что стоят в салоне автомобиля и при каждом качке качают своими головками. Влево-вправо, вперед-назад. Без идей, без собственного мнения. Все терпят - и ты держись. Неразборчивая душа склоняется к чему-то простому, что делится на два или один. Сложные цифры и что изучалось на алгебре - давно стерлись, остались простые истины, как у светофора. Зеленый - иди, красный - стой, а желтый - готовься к пути. Исключений из правил почти нет, а если есть, то они выделяются белыми воронами среди павлинов. Государство делает из них обычных, они красят свои перья, вставляют павлиньи. Вот только подсемейство фазановых не принимает в свою стаю, а вороны не - не впускают назад. Пустозвоны. На счетах в банке появляются лишние нолики, они радуются как дети, продолжая играть в считалочку, "эники-беники", прыгать по классикам, начерченным кем-то сверху. Сплошные юристы, экономисты да психологи. Каждый проступок, каждый шаг меняет карту реальности. И тот, который мечтал с раннего детства стать хирургом, который резал игрушечным скальпелем по пластмассовому пузу, играя в аппендицит, ныне мечтает о другой карьере и даже другой стране. Примерял фартушки, сшитые бабушкой или мамой, вчитывался в сложную медицинскую литературу с его угловатыми словами, читал в слух латинские названия, что незнающий мог с легкостью принять за один из способов вызова дьяволы, ныне штудирует глаголы и склонения, пишет эссе на тему "как я проведу свои последующие пять лет" на 42 листа в формате А4 с полуторным интервалом. Какая комиссия не согласится принять такого вундеркинда в свои ряды? Пусть он слегка занудный, без искорки в глазах, но прилежный, серый, не станет крайним, не выйдет за рамки обыденности.
Девочке едва шестнадцать. В таком возрасте нужно выбирать в какой цвет покрасить ноги - в изумрудно-синий или с блестками, а не путаться решить какой жизнь будет через пять-семь-десять лет. У таких хороших девочек никогда не происходят непредвиденные ситуации, они не попадают в плохие компании, заучивают книжки, говорят правильно, не смотрят на плохих мальчишек, не садятся на их байки, не прогуливают уроки, прилежно делают домашние задания, переводят бабушек через дорогу, не грубят родителям, вечера каждого воскресенья проводят в компании всей семье, на каникулы ездят навещать дальних родственников. Даже в мыслях - они приторно-сладкие, правильные, без острых углов, круглые, встроенные в окружность. К таким девочкам не стучатся камушками поздно ночью в окошко, не зовут гулять. Выходят они замуж за исключительно правильных мальчиков и живут совершенно скучной, обыденной жизнью, стараясь воплотить Американскую мечту, с серыми пятнами на пленке. Некие королевы Мира, что улыбаются своей отточенной улыбкой на фотокамеру, прячут за блестящими глазами свои мысли и слезы, не показывают на публике свои эмоции. совершенно замкнутые, застегнутые на все пуговицы. Лишь являют миру то, что от них требуют правила приличия. Смотрят по сторонам, когда переходят дорогу. Скучны до бесконечности.
Я  же, Сара Лэнс, никогда не относилась к числу прилежных и хороших. Свои ночи я дарила тем, кто мог сорвать мне звездочку с неба, срывалась с крыш, разбивала коленки, не позволяла дуть на ранки. Разве что Лорел. Хоть сестра и относилась к числу "хороших", она была лучшей не только моей подругой, но лучшей во всем. Не редко я встречала рассвет, скованная наручниками в участке отца, когда тот поймал меня за небольшой шалостью и, пытаясь напугать, показывал на карманников, воров и убийц. И вместо страха прививал мне любопытство и желание разузнать - чем их так манит незаконная деятельность. Почему шумит адреналин в крови, и хочется новой дозы. Ведь с каждым моим появлением в участке (при помощи отца или отдать забытые бутерброды) количество преступников не уменьшалось, лишь росло. Они ошибались, судьба сама толкала их на то, что бы переступить законы. Или сами законы и правила были созданы для того, что бы через них перешагивали, перепрыгивали? Моя сестра - адвокат, отец - полицейский, а мать - профессор. И единственная паршивая в семье овечка - это я, преступница, воровка, профессиональный убийца, который не раздумывая достанет нож из ножен и провернет лезвия по самую рукоятку в груди при любом неосторожном движение.
Так почему на это задание послали не всепонимающую и мягкую орлицу, способную разговорить на любую тему любого; разговорчивого Палмера, которого все чаще хочется заткнуть чем-то вроде грязного носка; почти ровесника Джексона с его очаровательной улыбкой; доктора Штейна с его очками и сердобольными глазами поведется любая школьница и растает под его рассуждениями об очередной теории (второй носок получает он), а меня? Этих двоих, что ходят с пушками, я сразу отметаю. Мик и Снарт даже на преподавателей физкультуры не тянут. Не с их избитыми лицами, не с их взглядом "поди чего украсть". Они не вызывают симпатии, лишь желания спрятаться в самый дальний угол, закрыть глаза и ожидать, когда дуэт покинет комнату, страну, континент, планету. Я не умею нянчиться с детьми. С четырнадцатилетнего возраста я сама зарабатывала на свои карманные расходы, развозила по утрам газеты, но никогда не сидела с соседскими карапузами. Это делала моя сестра Лорел, Мать Тереза в семье Лэнсов. Любой ребенок, завидев ее белокурую копну волос, прекращал плакать, заливался смехом и хлопал в ладоши. Я часто шутила, что у Лори особая суперсила и что ей необходимо бросить зубрить законы и пойти в учительницы и воспитательницы, а еще родить своих. Мысленно добавляла - пять штук, располнеть и не от Оливера. Что бы перестала быть идеально-идеальной, что бы превратилась в обычную девушку. Но принцессы становятся королевами, а не пастушками - это вторая суперспособность моей Лори. Я любила этих двоих и сейчас люблю и желаю счастья. И даже искренне расстроилась, когда узнала, что моя любимая парочка распалась. Странно было делить с сестрой одного мужчину, еще страннее оказалось болеть за их семейное счастье.
[float=left][/float] В жизни каждой из нас наступал такой момент, когда одна из сестер Лоре мечтала стать другой. Правильная Лори одевала мою кожанку, на глаза - повязку, в которой я пряталась от собственных демонов, ее и печали, выходила на неспокойные улочки нашего города и играла во взрослые игры, пытаясь своим поступкам придать оттенок геройства. Отец сходил с ума, удивлялся в кого пошли его девочки и жалел, до безумия, что у него нет двух сыновей. А еще говорят, что с дочерьми проблем нет - выдал замуж и забыл. Вот только в розовых мечтах Квентина и Сара, и Лорел были наряжены в белое, он выдавал их под венец проверенным парням (и во всех мечтах это был не пропащий мальчишка Куин). Жаль, что этим мечтам не суждено сбыться. Лорел - отдала свое сердце закону, мое же утонуло в море. Плохая сестра Лэнс не редко заглядывала на парней хорошей сестры Лэнс, предпочитая ее выбор своему. Раз девочка, способная не видеть недостатки в других, обратила внимание на маминького сынка, коим являлся Оливер, значит он не так и плох. Раз он целуется в ночи с самой младшей Лэнс, значит, он не так и хорош для старшей, что доказывал вечер за вечером, речь за речью. Маленькие измены, переросшие в нечто большее, разбило два семьи и пять сердце. Мы были детьми, но это не означает, что мы не несли ответственность за свои проступки.
- Хорошая девочка Кэйтлин Сноу. Кофе не забудь. - Я первая поднимаюсь со столика, оставив пару баксов на столе, следую к выходу, не прикасаюсь кофе. Это заведение не вселяет в меня доверия, кофе даже на аромат и на цвет похоже на рыжую горячую жижицу. Наверное, я похожа на курицу-наседку, зовущую своих цыплят под крылышко, раз ловлю чей-то насмешливый взгляд на себе. Суживаю глаза, посылаю многозначительное "я убью тебя, твоих детей и дальнюю бабушку" одной лишь мимикой лица. Мужчина сжимается в кожаное сидение, бледнеет и хочет крикнуть мне в спину "стерва", я лишь довольная улыбаюсь. Благо, девчонка эту картину не видела. Я поднимаю руку, ловлю такси. Жестом приглашаю блондиночку занять место, после сажусь самая рядом. И только в такси, когда назвав водителю адрес, я отвечаю Кэйтлин.- На кладбище.